Автором называют создателя всякого литературного, музыкального или любого художественного сочинения и вообще всякого произведения ума. Помимо этого, под этим словом понимают создателя чисто научных работ, разработчика кодов программного обеспечения, а также любых иных текстов или оригинальных предметов.
Большинство авторов ведут себя в своих сочинениях так, как светские люди за беседой: занятые только тем, чтобы нравиться, они мало заботятся о том, как достигнуть этого — ложью или истиной.
Я не откажусь снова прожить свою жизнь от начала до конца. Я только попрошу права, которым пользуются авторы, исправить во втором издании ошибки первого.
Если книга ... ничем не шевелит и не оживляет нашей мысли, то мы называем такую книгу пустою и дрянною книгою... автору такой книги мы всегда, с искренним доброжелательством, готовы посоветовать, чтобы он принялся шить сапоги или печь кулебяки.[1]:238-239
Читать надо не слишком много и, главное, творчески. <...> Ко всякому автору надо относиться внимательно, — и тогда можно выудить жемчужину из моря его слов.
Произведения всех авторов автобиографичны ― автобиографичны в том смысле, что всё, чем их произведения наполнены, <...> когда-то происходило в жизни самого автора.[6]
...в силу субъективизма, присущего романтикам, герой и автор предельно сближаются, первый очень часто оказывается проекцией личности второго.[7]
— Сергей Аверинцев и др., «Категории поэтики в смене литературных эпох», 1994
Автор, уничтожающий своё произведение, трагичен. Однако в мире иудаизма трагическое уничтожение (или, что то же самое, сокрытие) Книги является последним и неизбежным действием на пути к полной реализации её предназначения.[8]:50
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999
...в эпоху Ренессанса начинается работа с текстами, <...> и возникает понятие «исторического источника», по сути отсутствовавшее в эпоху Средневековья; более того ― возникает понятие автора.[9]
Мы читаем книги единственно для того, чтобы посредством чтения расширить пределы нашего личного опыта. Если книга в этом отношении не даёт нам ровно ничего, ни одного нового факта, ни одного оригинального взгляда, ни одной самостоятельной идеи, если она ничем не шевелит и не оживляет нашей мысли, то мы называем такую книгу пустою и дрянною книгою... автору такой книги мы всегда, с искренним доброжелательством, готовы посоветовать, чтобы он принялся шить сапоги или печь кулебяки.[1]:238-239
Психоанализ снимает с пациентов невольный статус объекта и вводит их в действие в качестве авторов, способных к ревизии своей собственной жизни. Психоаналитический путь раскрытия истины — это путь «свободного ассоциирования», на который соглашается пациент. Это заставляет пациента, с одной стороны, признать неприятные истины, но, с другой стороны, обеспечивает свободу слова и выражения чувств, которая едва ли имеется в жизни.
Можно научить начинающего автора преодолеть литературную неграмотность, безвкусицу, научить его читать, но научить его стать новым Горьким, Блоком, Маяковским невозможно.
Если в редакции исправили заблуждения автора — это хорошо, как же иначе? Но ещё лучше, если автор с самого начала заботится о том, чтобы его не нужно было исправлять. Вы скажете, что стремление к идеалу не гарантирует от ошибок. Хорошо, так стремитесь, по крайней мере, к этому идеалу, не оставляйте заранее места для редакционной «работы с автором». Это не наша забота — место всегда найдётся. Рассуждать на тему о неизбежности редакционных переделок — значит портить литературу. Автор, который знает, что его всё равно будут подвергать рубке лозы, не станет писать хорошо. Редактор, который знает, что автор всегда приносит сырой материал, не будет уважать чужую мысль и язык.
Все будут правы, но в результате получится не литературное произведение, а нечто совершенно особое, новая разновидность письменности, словом, то, что называют писаниной.[11]
Между тем я боюсь сказать, что важнее для произведения ― авторская речь или язык персонажей. Одно неверное слово в прямой речи способно исказить образ. Если я люблю природу, я предполагаю такую же любовь к ней и в читателе, и если я пишу рассказ или роман и действие происходит на природе или в городе, на улице, я никогда не упущу случая, чтобы дать пейзаж. Тем более что пейзаж помогает в создании настроения. Произведения всех авторов автобиографичны ― автобиографичны в том смысле, что все, чем их произведения наполнены, ― события, детали, пейзажи, вечера, сумерки, рассветы и т. д., ― когда-то происходило в жизни самого автора. Не в той последовательности, в какой описано в рассказе или в романе, но автор это должен был пережить сам.[6]
Взгляды по отдельным вопросам выдающихся мыслителей эпохи <средневековья> интересуют нас преимущественно в той мере, в какой их можно считать типичными, показательными для феодального общества и господствовавшей в нем системы ценностных ориентации. Поскольку работа по реконструкции средневекового «образа мира» только еще начинается в науке, всякое построение неизбежно будет иметь предварительный характер, и его выводы должны быть проверены более углубленными исследованиями. Всё, на что претендует автор, ― это постановка вопроса, но не его решение.[12]
В романтизме произведение строится как внешнее здание внутренней формы, с известным произволом строящего «я»; в реализме все внешнее становится всецело внутренней задачей, уходит вглубь, цементирует произведение, придавая ему подлинную органичность. Соответственно меняются взаимоотношения автора и читателя. Замечание Вордсворта о том, что автор ― это, «человек, беседующий с людьми», определенно констатирует переход от конвенционального читателя традиционалистской эпохи, который удовлетворяется «эффектом ожидания», заключенным в риторической словесности, к читателю, который видится автору как собеседник. Но в романтизме формами такой установки на читателя становятся экспрессия и непосредственность как осознанная стилистическая задача, а в реализме создание атмосферы достоверности и жизненности, сближающей читателя со сведущим и ищущим автором. Личностное сознание, отделившее поэтику литературы XIX в. поэтики предшествующего периода, наряду с новой трактовки категории автора предопределило и новую трактовку героя литературы; и опять-таки эта трактовка, при несомненных чертах сходства, существенно разнится в романтизме и реализме. Романтизму с его культом индивидуального («только индивидуум интересен, все классическое неиндивидуально» ― Новалис) важно в человеке не всеобщее, очищенное от случайного, но единичное, исключительное. В то же время в силу субъективизма, присущего романтикам, герой и автор предельно сближаются, первый очень часто оказывается проекцией личности второго.[7]
— Сергей Аверинцев и др., «Категории поэтики в смене литературных эпох», 1994
Слова «рукописи не горят» стали столь привычными для европейского, и особенно русского сознания, что не вызывают уже никаких сомнений: рукописи — не горят. Метафора не обязана соответствовать здравому смыслу и повседневному опыту, которые подсказывают нам, что рукописи не горят, только если их не сжигают. Во всех прочих случаях рукописи благополучно сгорают, не оставляя никаких следов. Их сжигают как авторы, так и читатели, нередко — вместе с автором, не пожелавшим или не успевшим вовремя сделать это собственноручно, сжигают целые библиотеки и отпечатанные тиражи.[8]:46
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999
Итак, не горит — что́? Все рукописи или только некоторые, особо ценные, только рукописи или книги вообще? Как — не горят? И не всё ли равно — сжечь, соскоблить, разбить, уничтожить книгу физически или просто изъять ее из обращения и сделать недоступной как для автора, так и для читателя?
Если вечна не сама книга, а заключенный в ней текст, то может ли он существовать отдельно от материального носителя? Прочитанный текст сохраняется в памяти читателя，но что происходит с книгой, уже сожжённой, но ещё не прочтённой никем? При жизни автора можно надеяться хотя бы на его память, но не исчезает ли она вместе с ним без следа? И есть ли в этом случае разница между книгой написанной и книгой задуманной?[8]:46
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999
Уже в эпоху Ренессанса начинается работа с текстами, ставшая составной частью процесса становления исторических исследований: сбор, расшифровка, датировка, атрибуция, классификация, публикация, комментирование, критика. Из этого почтенного занятия в XVIII в. родился целый ряд вспомогательных исторических дисциплин ― археография, палеография, дипломатика, эпиграфика, папирология и т. д. Именно в этот период и возникает понятие «исторического источника», по сути отсутствовавшее в эпоху Средневековья; более того ― возникает понятие автора. Как заметил Л. Баткин, «в Средние века мысли и слова восходили прямо или косвенно к единому, божественному источнику. В этом смысле понятия авторства не существовало».[9]
Дозволительно спросить, почему автор свою книгу именует (авто)монографией? Отвечу, чуть повторяясь, – главным предметом описания здесь является не моя личная биография, но биографии и судьбы моих произведений, и шире – всего творческого наследия (оставленного, как тешит себя всякий автор, в назидание потомкам и обязательно на волшебной бумаге – помните: рукописи не горят?) Конечно, чтобы не оказаться сухим фиксатором-описателем неодушевлённых субстанций, по мере необходимости пришлось оживлять текст интерполяциями историко-биографически-бытового плана, но основа надёжно сохранилась: сочинения, сочинения и ещё раз сочинения.[10]:8
За последние 30 лет в нашей стране из институтов выпущено около тысячи молодых композиторов. Но этих имён никто не знает. Воспитание под знаком авангарда делает их творческими импотентами. А попсовые артисты, приватизировавшие эстрадную песню, не пускают к себе профессионалов. Приватизацию песни начала Пугачева. Она первая смекнула, что профессиональные авторы сократят её доходы, и года с 1985-го практически не исполняла песни профессиональных авторов, даже тех, что вывели её на арену, того же Паулса, а перешла на собственную продукцию. За ней пошли все остальные.
Фраза «Я бы хотел быть автором этого сочинения» дорогого стоит – это, по сути, высшая профессиональная похвала, и у каждого композитора здесь свои интимные симпатии. Я, например, был бы горд, если бы мне в голову пришли идеи (говорю только об идеях, а не о конкретном воплощении) «Каталога птиц» Мессиана, «Гибели Титаника» Брайерса, Piano-phasesРайха, «Дирижёра» Драшковича, «Слова» Вустина, «Хоральной прелюдии» Тарнопольского, «Музыки для фейерверка» Карманова...[10]:211
А главное — в само́м себе всё было не так уж гладко: в «Опричнике» он разочаровался ещё на репетициях, а опера делала теперь полные сборы в Петербурге, не сходила с репертуара в Киеве, ставилась в Москве. Неужели он написал эту музыку без мастерства, без стиля и вдохновения? А публика слушает и хлопает, и вызывает автора, у которого одна мечта — бежать...[13]:77
Начинается ― по меньшей мере, так было со мной ― лихорадочное, неутолимое чтение. Это процесс, непоследовательный, обособленный, не соотносящийся с окружающим миром, шагающий через пропасти обыденности, через машинальность ― и через фантастические по своей безграмотности переводы. Автор ― это характерно ― безымянен, неведом, почти безразличен: Густав Эмар, Фенимор Купер. Кто стоит за этими загадочными именами? Жив или умер этот писатель? Когда, с какой целью он написал свою книгу? Не все ли равно! Мать выписала мне журнал «Вокруг света», но он не очень заинтересовал меня. Зато от приложений ― это был Виктор Гюго ― меня бросало в жар и холод. Мне казалось, что лучше написать невозможно.[14]
Ох, этот автор злодейский!
Тоже хитрит иногда,
Думает лестью лакейской
Нас усыпить, господа!
Что ж это смотрит Валуев,
Как этот автор терпим?
Слышали? Ясно ― премудрый Аксаков,
Автор премудрого «Дня»!
Пусть он таков, но за что же
Надоедает он всем?..[2]
А теперь начнем по пунктам.
Первый пункт. Во время оно Карамзин маститый молвил
И, конечно, неспроста, ―
Что отменный автор должен
Быть отменным человеком…
Не конфузьтесь, милый Зайцев,
Это сказано про Вас.[4]
↑ 12Е.С.Лихтенштейн (составитель) Слово о науке. Книга вторая.. — М.: Знание, 1981. — 272 с. — (817728). — 100 000 экз.
↑ 12Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3 томах: «Библиотека поэта». Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1967 год
↑ 12Л. И. Шестов. Начала и концы : Сборник статей. Предисловие автора. – Репринт. изд. с 1908 г. (СПб.) – Ann Arbor : Ardis, 1978 г. – XI, 197 с.
↑ 12Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, «Эллис-Лак», 2007 г.
↑Большая книга афоризмов, изд. 9-е, исправленное / составитель К. В. Душенко — М.: изд-во «Эксмо», 2008.
↑ 12Казаков Ю.П. «Две ночи: Проза. Заметки. Наброски». — Москва, «Современник», 1986 г.
↑ 12Аверинцев С. С., Андреев М. Л., Гаспаров М. Л., Гринцер П. А., Михайлов А. В. «Категории поэтики в смене литературных эпох». Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. Сб. статей. М.: «Наследие», 1994. С. 3-38
