Виктор Пелевин «Гость на празднике Бон»

Авторское ‘покушение’ на предсмертную рефлексию Хираоки Кимитакэ. Пелевин проезжается по самым известным одержимостям деятельного японца – Ницше, Святой Себастьян, Донасьен Де Сад. Всё это – ради попытки ответить, достиг ли двадцать пятого ноября 1970-го драматик Мисима, давясь собственной кровью, той верфи блаженственного [болезненного] экстаза, которой так ждал от своего варварского спектакля. Был он разочарован – а то и захотел жить в последние свои секунды, безвременно выменяв старческое увядание – которое бы провёл благодатно – на вонь обнаженных кишок, цепкий хват болевого шока?

Душащая его жажда небытия, обрушившись, не подарила экстатической красоты, а принесла лишь разочарование – так встречают первый сексуальный опыт девственники, вопрошая с удивлением: ‘и это – всё?’. Где сходилась всё-таки жизнь Юкио; пред смертью – или над жизнью, у которой довлеет смерть и неизбежная старость? То прекрасное, что открывается в пелевинском рассказе – в смерти пожизненный гипноз спадает с Юкио, и ‘принц’, незамутнённое сознание Мисимы, кристаллизуясь, освобождается от иллюзии. Рисуется пронзительная мысль: пелевинского (так, надеюсь, было и с живущим) Мисиму только эмпирика единения со смертью могла освободить; но не от жизни, а от иллюзии-транса, развенчать которую не были способны даже совершенные конструкции искусств, с которыми прижизненно соприкасался Юкио.

Впечатанное в разум с детства очарование смертью оказывается только пшиком, едва ли стоящим такого притяжения Мисимы. И бесконечно ненавидя, не прощая смерть, вырвавшую из мира одного из своих главных воздыхателей, так украсившего планету красотой разума и воли, мне потому легко поддержать Пелевина в этом пронзительно остром рассказе-вспышке об угасающем сознании, слишком поздно разобравшем, что было обмануто.

Самое важное, что можно извлечь из этого рассказа — то, что мы действительно Живём, лишь находясь на грани смерти, в непосредственном касании со смертью (вспоминается философия Ясперса о пограничных ситуациях). А в остальном — довольно типичные рассуждения автора о пустоте, сознании и реальности или нереальности всего окружающего.

Есть некая завораживающая японская красота в этом тексте... но всё же с русским акцентом.

Помесь прозы С.Беккета с тем же Мисимой. Написано хорошо, но... вторично.